Омск-Информ
ЛентаЖурнал
Поиск

Рассказать об автографе (точнее, об одной его разновидности — авторской надписи в книге) решил после декабрьских «Исторических путешествий Ивана Толстого» на телеканале «Культура». Там он посетовал, что по молодости продал сборник «Голубень», имевший такой автограф: «Н. Крандиевской с любовью. Сергей Есенин. Р. S. Я не ошибся. Вы все-таки похожи на нее...» За интригующим многоточием скрывалось имя Айседоры Дункан, позднее подтолкнувшее поэтессу и переводчицу Наталью Васильевну Крандиевскую-Толстую написать о ней и Есенине. Я же, слушая этн воспоминания в изложении ее внука, Ивана Толстого, вспомнил, как однажды тоже с сожалением подумал об отсутствии книги с автографом. Случилось это, когда Евгений Евтушенко ненадолго заглянул в Омск. Накануне его отьезда засиделись допоздна.

В разговоре заметил: минут за пятнадцать можно дойти до дома, в котором прошло детство Роберта Рождественского. Однако Евгений Александрович возразил: — Он же родился на Алтае... — В селе Косиха, — согласился я. — И жил там первых два месяца....А затем двенадцать летв Омске.

Здесь необходимо уточнение. В полемическом задоре прибавил городу не менее полутора лет, но Шербакуль, куда семья приехала с Алтая, конечно, омская земля. Только райцентр именовался в начале тридцатых иначе — Борисовка. Оттуда отца Роберта, Станислава Никодимовича Петкевича, вскоре перевели в Новоцарицыно, затем — в Омский район. С середины тридцатых обосновались в областном центре. О военных годах говорил подробнее: мы были соседями. Кажется, убедил. Во всяком случае, на сборнике «Идут белые снеги» Евгений Александрович написал в тот вечер: «Марку Семеновичу Мудрику от самого немудрого человека на свете». Вспомнил тогда его автограф на «Разведчиках грядущего». С удивлением посмотрел на них, потом едва ли не в одно движение, не дописывая даже некоторых слов, пригвоздил первое собрание своих стихов, изданное аж в 1952 году, автографом: «С радостью, что я вырос из детских штанишек этой книги». Показалось, разделенные пятнадцатью годами надписи в чем-то перекликаются друг с другом...

Тогда-то и пожалел, что не захватил с собой какую-нибудь из подаренных Рождественским книг. Достаточно было показать сборник «Всё начинается с любви», в котором он дополнил заглавие припиской: «Всё началось с любви к Омску». Или «Радар сердца» со словами: «...от старого омича». На вышедшем незадолго до кончины «Пересечении» нечто похожее: «...омичу от омича — с нежностью. давнишней. Не болей!» Как знать, не захотелось ли бы Евгению Александровичу, прочтя откровения своего однокашника по Литинституту, увидеть дом на Карла Либкнехта и попытаться разогнать сгущавшиеся над ним тучи... В том 2004-м это было еще возможно. Снесут дом меньше чем через два года, в канун Дня Победы. Своеобразный салют автору «Реквиема»... В хранящихся у меня автографах Рождественского Омск, безусловно, главная тема. Но не единственная, хотя и в других случаях родной город поэта, если приглядеться, маячит неподалеку. Как, скажем, в сборнике «Сын Веры» (мать Роберта зовут Вера Павловна), где он написал на титульной странице: «Марку — с огромным спаснбом! От души. Роберт». Очень рождественское слово «спасибом» — здесь меньше всего попытка удивить чем-то этаким... За пару недель до встречи в январе шестьдесят восьмого года в Москве «Молодой сибиряк» поместил очерк, в котором я цитировал первое появившееся в печати (в «Омской правде» за 8 июля 1941 года) стихотворение Роберта «Фашистам не будет пощады!». Обратил внимание заодно на написанный Леонидом Мартыновым в те же дни обзор редакционной стихотворной почты, из чего сделал вывод, что он, будучи литературным консультантом газеты, тем или иным образом поучаствовал в публикации. Получалось красиво: вроде как сам Леонид Мартынов дал девятилетнему Роберту путевку в литературную жизнь, и, похоже, я оказался не очень далек от истины. Во всяком случае, прочитав очерк, Рождественский тут же позвонил Леониду Николаевичу. Раньше были знакомы, но в домашней обстановке не общались. Теперь, как рассказал Роберт, «встретились семьями»... В автографе интересно всё. Кем написан... Как написан — пером или сердцем... Кому адресован... Когда и при каких обстоятельствах... Даже о чем умолчал автор, подчас достойно внимания. Так, в отличие от Рождественского, Мартынов нн в одной из доброго десятка подаренных мне книг не упомянул Омска. Не мог, по-видимому, забыть, как гнобили его в родном городе. Благо, вовремя удалось уехать, затеряться в Москве. Лишь после выхода в середине пятидесятых маленькой, но великой книжечки «Стихи» Омск очнулся; «Какой поэт!..» Мартынов в один день стал кумиром знатоков и ценителей стихотворного слова. Тем не менее автографы, подозреваю, так и не вошли в число уважаемьгх им «жанровы Содержательная часть обычно ограничивалась одним-двумя словами — «сердечно», '«дружески» и т. п. То ли после ссылки в начале тридцатых на Русский Север стал сдержаннее в проявлении чувств... То ли пространные откровения противоречили его натуре... Последний по времени автограф Леонида Николаевича, который есть у меня, датирован 23 апреля 1980 года. Поэту оставалось жить меньше двух месяцев... Собирая материалы о работе вахтанговцев в Омске в годы войны, узнал среди прочего, что Мартынов дружил с ними, даже сочинил по заказу театра стихотворную пьесу. Будучи в Москве, спросил об этом по телефону, а он возьми да пригласи к себе. Разговаривали часа три, не меньше. Памятуя, что после кончины жены у него случился инсульт, раз-другой порывался уйти — но разве уйдешь от такого рассказчика... Леонид Николаевич был в ударе. Да и выглядел он неплохо, совсем не плохо... «Под занавес» достал недавно привезе1шый из типографии трехтомник и собрался было подписать его, когда заметил, что первый том сброшюрован «вверх ногами». Потянулся к другому экземпляру, только я запротестовал: «Оставьте этот. Такой книги нет ни у кого». Писал медленно, старательно выводя каждую букву. Стоило какой-то не получиться, тут же начинал стирать ее оказавшимся под рукой ластиком. Почувствовал: болезнь не отступилась от него... Скажу и об автографах артистов, прежде всего — Михаила Ульянова. Пос-, ле него остались воспоминания — светлые, умные, многое объясняющие в театральном деле. Отсюда название их«Работаю актеромм И признание: «...На память о земляке-москвиче». В другой своей книге — «Моя профессия» — размашисто расписал целую страницу. У Леонида Филатова, наоборот, почерк оказался очень красивым, а автограф — компактным и предельно аккуратным. Словно боялся потревожить им работу Михаила Златковского, оформившего его прекрасный стихотворный сборник «Бродячий театр»... Есть у меня книги с двумя автографами. Да-да, не удивляйтесь — с двумя. На одной из них, подаренной в девяностом году Сергеем Юрским и названной— в соответствии со временем— «В безвременье», артист (и «по совместительству», как Филатов, поэт, прозаик...) написал: «В память о нашем дружестве». Через пятнадцать лет, выступая в Омске, дополнил дорогие мне слова «резолюцией»: «Все подтверждаю. 2004 — 27/Х». А Александру Володину автограф помог вспомнить первый приезд в Омск. Был уверен, что раньше не посещал наш город, даже сказал об этом, выступая в театре драмы. Когда расходились, подошел к Александру Моисёевичу, начал рассказывать о его давнем визите в Омск. Он заспорил, но на этот раз я предстал во всеоружии: показал подписанную им книгу с «Пятью вечерами», «Старшей сестрой» и другими известными произведениями. Долго рассматривал, словно стараясь убедиться в ее реальности, затем потребовал ручку. «Марку Семеновичу через 30 лет! Володин», — гласила новая надпись. Как видите, информаци(ь что несет автограф, порою может оказаться полезной. К тому же она ощутимо разнится с той, на которую опираются обычно биографические источники. Запечатленная в слове память о событиях и людях — со своим стилем, своим лицом, своим подспудным содержанием. Имею в виду не только автографы коллекционеров, знающих,.что их увлечение именуется хитрым словом «филография», но и раритеты из возвращающихся в нашу жизнь семейных архивов, даром что рано или поздно значительная часть их тоже осядет в частных собраниях и библиотеках. Несколько слов об автографах, храня шихся в Пупиинской библиотеке. Пока мы имеем весьма смутное представление о большинстве из них. На упомянутой Интернетом выставке была представлена лишь малая толика имеющихся автографов, и прошло с тех пор почти шесть лет. Надеюсь, в скором времени подобная экспозиция станет в главном омском книгохранилище постоянной и периодически обновляемой, а самые значимые экспонаты займут подобающёе место на ее сай ге. Автографы — симпатичные спутники книжной культуры, хоронить которую преждёвремённо н не так уж умнсь Их пора выводить иэ тени.

Марк МУДРИК

Вечерний Омск

Рассказать об автографе (точнее, об одной его разновидности — авторской надписи в книге) решил после декабрьских «Исторических путешествий Ивана Толстого» на телеканале «Культура». Там он посетовал, что по молодости продал сборник «Голубень», имевший такой автограф: «Н. Крандиевской с любовью. Сергей Есенин. Р. S. Я не ошибся. Вы все-таки похожи на нее...» За интригующим многоточием скрывалось имя Айседоры Дункан, позднее подтолкнувшее поэтессу и переводчицу Наталью Васильевну Крандиевскую-Толстую написать о ней и Есенине. Я же, слушая этн воспоминания в изложении ее внука, Ивана Толстого, вспомнил, как однажды тоже с сожалением подумал об отсутствии книги с автографом. Случилось это, когда Евгений Евтушенко ненадолго заглянул в Омск. Накануне его отьезда засиделись допоздна.

В разговоре заметил: минут за пятнадцать можно дойти до дома, в котором прошло детство Роберта Рождественского. Однако Евгений Александрович возразил: — Он же родился на Алтае... — В селе Косиха, — согласился я. — И жил там первых два месяца....А затем двенадцать летв Омске.

Здесь необходимо уточнение. В полемическом задоре прибавил городу не менее полутора лет, но Шербакуль, куда семья приехала с Алтая, конечно, омская земля. Только райцентр именовался в начале тридцатых иначе — Борисовка. Оттуда отца Роберта, Станислава Никодимовича Петкевича, вскоре перевели в Новоцарицыно, затем — в Омский район. С середины тридцатых обосновались в областном центре. О военных годах говорил подробнее: мы были соседями. Кажется, убедил. Во всяком случае, на сборнике «Идут белые снеги» Евгений Александрович написал в тот вечер: «Марку Семеновичу Мудрику от самого немудрого человека на свете». Вспомнил тогда его автограф на «Разведчиках грядущего». С удивлением посмотрел на них, потом едва ли не в одно движение, не дописывая даже некоторых слов, пригвоздил первое собрание своих стихов, изданное аж в 1952 году, автографом: «С радостью, что я вырос из детских штанишек этой книги». Показалось, разделенные пятнадцатью годами надписи в чем-то перекликаются друг с другом...

Тогда-то и пожалел, что не захватил с собой какую-нибудь из подаренных Рождественским книг. Достаточно было показать сборник «Всё начинается с любви», в котором он дополнил заглавие припиской: «Всё началось с любви к Омску». Или «Радар сердца» со словами: «...от старого омича». На вышедшем незадолго до кончины «Пересечении» нечто похожее: «...омичу от омича — с нежностью. давнишней. Не болей!» Как знать, не захотелось ли бы Евгению Александровичу, прочтя откровения своего однокашника по Литинституту, увидеть дом на Карла Либкнехта и попытаться разогнать сгущавшиеся над ним тучи... В том 2004-м это было еще возможно. Снесут дом меньше чем через два года, в канун Дня Победы. Своеобразный салют автору «Реквиема»... В хранящихся у меня автографах Рождественского Омск, безусловно, главная тема. Но не единственная, хотя и в других случаях родной город поэта, если приглядеться, маячит неподалеку. Как, скажем, в сборнике «Сын Веры» (мать Роберта зовут Вера Павловна), где он написал на титульной странице: «Марку — с огромным спаснбом! От души. Роберт». Очень рождественское слово «спасибом» — здесь меньше всего попытка удивить чем-то этаким... За пару недель до встречи в январе шестьдесят восьмого года в Москве «Молодой сибиряк» поместил очерк, в котором я цитировал первое появившееся в печати (в «Омской правде» за 8 июля 1941 года) стихотворение Роберта «Фашистам не будет пощады!». Обратил внимание заодно на написанный Леонидом Мартыновым в те же дни обзор редакционной стихотворной почты, из чего сделал вывод, что он, будучи литературным консультантом газеты, тем или иным образом поучаствовал в публикации. Получалось красиво: вроде как сам Леонид Мартынов дал девятилетнему Роберту путевку в литературную жизнь, и, похоже, я оказался не очень далек от истины. Во всяком случае, прочитав очерк, Рождественский тут же позвонил Леониду Николаевичу. Раньше были знакомы, но в домашней обстановке не общались. Теперь, как рассказал Роберт, «встретились семьями»... В автографе интересно всё. Кем написан... Как написан — пером или сердцем... Кому адресован... Когда и при каких обстоятельствах... Даже о чем умолчал автор, подчас достойно внимания. Так, в отличие от Рождественского, Мартынов нн в одной из доброго десятка подаренных мне книг не упомянул Омска. Не мог, по-видимому, забыть, как гнобили его в родном городе. Благо, вовремя удалось уехать, затеряться в Москве. Лишь после выхода в середине пятидесятых маленькой, но великой книжечки «Стихи» Омск очнулся; «Какой поэт!..» Мартынов в один день стал кумиром знатоков и ценителей стихотворного слова. Тем не менее автографы, подозреваю, так и не вошли в число уважаемьгх им «жанровы Содержательная часть обычно ограничивалась одним-двумя словами — «сердечно», '«дружески» и т. п. То ли после ссылки в начале тридцатых на Русский Север стал сдержаннее в проявлении чувств... То ли пространные откровения противоречили его натуре... Последний по времени автограф Леонида Николаевича, который есть у меня, датирован 23 апреля 1980 года. Поэту оставалось жить меньше двух месяцев... Собирая материалы о работе вахтанговцев в Омске в годы войны, узнал среди прочего, что Мартынов дружил с ними, даже сочинил по заказу театра стихотворную пьесу. Будучи в Москве, спросил об этом по телефону, а он возьми да пригласи к себе. Разговаривали часа три, не меньше. Памятуя, что после кончины жены у него случился инсульт, раз-другой порывался уйти — но разве уйдешь от такого рассказчика... Леонид Николаевич был в ударе. Да и выглядел он неплохо, совсем не плохо... «Под занавес» достал недавно привезе1шый из типографии трехтомник и собрался было подписать его, когда заметил, что первый том сброшюрован «вверх ногами». Потянулся к другому экземпляру, только я запротестовал: «Оставьте этот. Такой книги нет ни у кого». Писал медленно, старательно выводя каждую букву. Стоило какой-то не получиться, тут же начинал стирать ее оказавшимся под рукой ластиком. Почувствовал: болезнь не отступилась от него... Скажу и об автографах артистов, прежде всего — Михаила Ульянова. Пос-, ле него остались воспоминания — светлые, умные, многое объясняющие в театральном деле. Отсюда название их«Работаю актеромм И признание: «...На память о земляке-москвиче». В другой своей книге — «Моя профессия» — размашисто расписал целую страницу. У Леонида Филатова, наоборот, почерк оказался очень красивым, а автограф — компактным и предельно аккуратным. Словно боялся потревожить им работу Михаила Златковского, оформившего его прекрасный стихотворный сборник «Бродячий театр»... Есть у меня книги с двумя автографами. Да-да, не удивляйтесь — с двумя. На одной из них, подаренной в девяностом году Сергеем Юрским и названной— в соответствии со временем— «В безвременье», артист (и «по совместительству», как Филатов, поэт, прозаик...) написал: «В память о нашем дружестве». Через пятнадцать лет, выступая в Омске, дополнил дорогие мне слова «резолюцией»: «Все подтверждаю. 2004 — 27/Х». А Александру Володину автограф помог вспомнить первый приезд в Омск. Был уверен, что раньше не посещал наш город, даже сказал об этом, выступая в театре драмы. Когда расходились, подошел к Александру Моисёевичу, начал рассказывать о его давнем визите в Омск. Он заспорил, но на этот раз я предстал во всеоружии: показал подписанную им книгу с «Пятью вечерами», «Старшей сестрой» и другими известными произведениями. Долго рассматривал, словно стараясь убедиться в ее реальности, затем потребовал ручку. «Марку Семеновичу через 30 лет! Володин», — гласила новая надпись. Как видите, информаци(ь что несет автограф, порою может оказаться полезной. К тому же она ощутимо разнится с той, на которую опираются обычно биографические источники. Запечатленная в слове память о событиях и людях — со своим стилем, своим лицом, своим подспудным содержанием. Имею в виду не только автографы коллекционеров, знающих,.что их увлечение именуется хитрым словом «филография», но и раритеты из возвращающихся в нашу жизнь семейных архивов, даром что рано или поздно значительная часть их тоже осядет в частных собраниях и библиотеках. Несколько слов об автографах, храня шихся в Пупиинской библиотеке. Пока мы имеем весьма смутное представление о большинстве из них. На упомянутой Интернетом выставке была представлена лишь малая толика имеющихся автографов, и прошло с тех пор почти шесть лет. Надеюсь, в скором времени подобная экспозиция станет в главном омском книгохранилище постоянной и периодически обновляемой, а самые значимые экспонаты займут подобающёе место на ее сай ге. Автографы — симпатичные спутники книжной культуры, хоронить которую преждёвремённо н не так уж умнсь Их пора выводить иэ тени.

Марк МУДРИК

Вечерний Омск