Смотрела я передачу о работе полицейских Нью-Йорка. Среди прочего показали их борьбу с проституцией: в гостиничном номере установили скрытые камеры, полицейские сидели за мониторами в другой комнате и записывали на видео, как подсадная девочка договаривалась с клиентом о сумме и перечне услуг. За один вечер арестовали человек десять – мужчины шли и шли. Один парень по имени Тони отмечал день рождения. После работы он рассчитывал сделать себе такой вот секс-подарок, а затем собирался поехать домой, к жене, детям и гостям. Но вместо этого ему пришлось отправиться в тюрьму. Родственники, друзья, соседи – все, кто собрался в доме Тони, чтобы устроить ему сюрприз и поздравить с днем рождения, были очень удивлены, узнав, по какой причине герой дня не явился на торжество.
«Вот так живешь-живешь и не знаешь», – трагическим голосом заявляла после неприятных открытий моя бабушка. Она, правда, говорила это, когда находила дедушкину заначку – рубля три в мемуарах Жукова. Другие тайны в селе, где все на виду, иметь было почти невозможно. Об изменах речи вообще не было: во-первых, не с кем. Дуры, которой в селе нужна слава проститутки, не находилось. Это сразу и навсегда разрушило бы жизнь женщины. Такую никто бы не взял замуж, ее имя поносили бы на каждом углу, и, в конце концов, ей пришлось бы уехать. Во-вторых, и для мужчины это был бы конец. Испытать гордость бабника-самца ему удалось бы минуты две от силы. Семья – все эти братья, сестры, тещи, кумовья – весь этот мощный клан сожрал бы его. Даже если бы потом, поддавшись уговорам обманутой жены, его простили бы и приняли назад в семью, то все равно помнили бы до смерти и на каждой гулянке били бы морду. А родственники совращенной им женщины добавляли бы. Так что изменщику пришлось бы жить вечно виноватым, затюканным, презираемым всеми, даже собственными детьми. В украинских селах с нравственностью строго. Во всяком случае, было.
Большие города – совсем другое дело. Почти все, кто уезжал из села жить в город, расставались со своими супругами. Так поступили две мои тети и три дяди. Это были первые разводы в их роду со дня основания мира. «Конечно, в городе муж с женой ничего не знают друг про друга, – объясняла мне бабушка. – Где он там, паразит, после работы ходит, с кем, никто ж не видит». Бабушка была убеждена, что когда человек у всех на виду, как под полицейскими видеокамерами, то он живет с женой в мире. Выхода другого у него все равно нет. «Ну а куда он денется? Разведется и уйдет из своей хаты? Куда? В степь?» А раз выхода не было – не с кем изменять, некуда уходить, негде рассчитывать на сочувствие, – то человек берег то, что имел.
Около трех тысяч человек жили в нашем селе, и за все свое детство и юность я так и не увидела там ни одного развода. Я знала, что однажды тете Лене дал в глаз муж – все это знали, хотя она и уверяла, что случайно на грабли наступила. Я знала, что Славик Кривой раз в год, после уборки урожая, уходит в запой. Что Любовь Васильевна сделала восемь абортов. Что сын дяди Миши обнимался со своей невестой ночью на скамейке возле колодца на улице Гагарина и даже расстегнул ей лифчик... Люди в семьях жили не всегда хорошо и счастливо. Но чтоб кто-то изменил – такого не было.